Неточные совпадения
Таким образом
оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить
на"песце"была доведена в нем почти до исступления.
Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился
на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и что в
деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как
на столе, в числе вещественных доказательств,
оказались: долото, буравчик и английская пилка.
В тот же
день Грустилов надел
на себя вериги (впоследствии
оказалось, впрочем, что это были просто помочи, которые дотоле не были в Глупове в употреблении) и подвергнул свое тело бичеванию.
Если и случалось иногда, что после разговора с ним
оказывалось, что ничего особенно радостного не случилось, —
на другой
день,
на третий, опять точно так же все радовались при встрече с ним.
Одно время, читая Шопенгауера, он подставил
на место его воли — любовь, и эта новая философия
дня на два, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из жизни взглянул
на нее, и
оказалась кисейною, негреющею одеждой.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря
на то, что Левина занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен
раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего не было. Было только интересно то, что «
оказывалось» Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается
на Руси, где любит все
оказаться в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил
на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать
дело.
«Чем, чем, — думал он, — моя мысль была глупее других мыслей и теорий, роящихся и сталкивающихся одна с другой
на свете, с тех пор как этот свет стоит? Стоит только посмотреть
на дело совершенно независимым, широким и избавленным от обыденных влияний взглядом, и тогда, конечно, моя мысль
окажется вовсе не так… странною. О отрицатели и мудрецы в пятачок серебра, зачем вы останавливаетесь
на полдороге!
— Но, государи мои, — продолжал он, выпустив, вместе с глубоким вздохом, густую струю табачного дыму, — я не смею взять
на себя столь великую ответственность, когда
дело идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством, всемилостивейшей моею государыней. Итак, я соглашаюсь с большинством голосов, которое решило, что всего благоразумнее и безопаснее внутри города ожидать осады, а нападения неприятеля силой артиллерии и (буде
окажется возможным) вылазками — отражать.
— Скляночку-то Тагильский подарил. Наврали газеты, что он застрелился, с месяц тому назад братишка Хотяинцева, офицер, рассказывал, что случайно погиб
на фронте где-то. Интересный он был. Подсчитал, сколько стоит аппарат нашего самодержавия и французской республики, —
оказалось: разница-то невелика, в этом
деле франк от рубля не
на много отстал.
На республике не сэкономишь.
По дороге
на фронт около Пскова соскочил с расшатанных рельс товарный поезд, в составе его были три вагона сахара, гречневой крупы и подарков солдатам. Вагонов этих не
оказалось среди разбитых, но не сохранилось и среди уцелевших от крушения. Климу Ивановичу Самгину предложили расследовать это чудо, потому что судебное следствие не отвечало
на запросы Союза, который послал эти вагоны одному из полков ко
дню столетнего юбилея его исторической жизни.
Лидия вернулась с прогулки незаметно, а когда сели ужинать,
оказалось, что она уже спит. И
на другой
день с утра до вечера она все как-то беспокойно мелькала, отвечая
на вопросы Веры Петровны не очень вежливо и так, как будто она хотела поспорить.
— Ага! — и этим положил начало нового трудного
дня. Он проводил гостя в клозет, который имел право
на чин ватерклозета, ибо унитаз промывался водой из бака. Рядом с этим учреждением
оказалось не менее культурное — ванна, и вода в ней уже была заботливо согрета.
— Вас очень многое интересует, — начал он, стараясь говорить мягко. — Но мне кажется, что в наши
дни интересы всех и каждого должны быть сосредоточены
на войне. Воюем мы не очень удачно. Наш военный министр громогласно, в печати заявлял о подготовленности к войне, но
оказалось, что это — неправда. Отсюда следует, что министр не имел ясного представления о состоянии хозяйства, порученного ему. То же самое можно сказать о министре путей сообщения.
Весной Елена повезла мужа за границу, а через семь недель Самгин получил от нее телеграмму: «Антон скончался, хороню здесь». Через несколько
дней она приехала, покрасив волосы
на голове еще более ярко, это совершенно не совпадало с необычным для нее простеньким темным платьем, и Самгин подумал, что именно это раздражало ее. Но
оказалось, что французское общество страхования жизни не уплатило ей деньги по полису Прозорова
на ее имя.
— Что же печалиться? Отца Ганьки арестовали и осудили за воровство, она о
делах отца и мужа ничего не знала, ей тюрьма
оказалась на пользу. Второго мужа ее расстреляли не за грабеж, а за участие в революционной работе.
Надеялся тоже и рассчитывал
на то, что я и выговаривать слова тогда у него не в силах был ясно, об чем у меня осталось твердое воспоминание, а между тем
оказалось на деле, что я и выговаривал тогда гораздо яснее, чем потом предполагал и чем надеялся.
Но из слов моих все-таки выступило ясно, что я из всех моих обид того рокового
дня всего более запомнил и держал
на сердце лишь обиду от Бьоринга и от нее: иначе я бы не бредил об этом одном у Ламберта, а бредил бы, например, и о Зерщикове; между тем
оказалось лишь первое, как узнал я впоследствии от самого Ламберта.
Младший, несмотря
на то что она презрительно и брезгливо от него отмахивалась, как бы в самом
деле боясь об него запачкаться (чего я никак не понимал, потому что он был такой хорошенький и
оказался так хорошо одет, когда сбросил шубу), — младший настойчиво стал просить ее повязать своему длинному другу галстух, а предварительно повязать ему чистые воротнички из Ламбертовых.
Все
дело оказалось в моем вранье, когда я оттаял тогда у него
на квартире.
Фрегат повели, приделав фальшивый руль, осторожно, как носят раненого в госпиталь, в отысканную в другом заливе, верстах в 60 от Симодо, закрытую бухту Хеда, чтобы там повалить
на отмель, чинить — и опять плавать. Но все надежды
оказались тщетными.
Дня два плаватели носимы были бурным ветром по заливу и наконец должны были с неимоверными усилиями перебраться все (при морозе в 4˚) сквозь буруны
на шлюпках, по канату,
на берег, у подошвы японского Монблана, горы Фудзи, в противуположной стороне от бухты Хеда.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль.
Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают
на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы, идет ко
дну: люди бросаются в шлюпку и
на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Только мы расстались с судами, как ветер усилился и вдруг
оказалось, что наша фок-мачта клонится совсем назад, еще хуже, нежели грот-мачта. Общая тревога; далее идти было бы опасно:
на севере могли встретиться крепкие ветра, и тогда ей несдобровать. Третьего
дня она вдруг треснула; поскорей убрали фок. Надо зайти в порт, а куда? В Гонконг всего бы лучше, но это значит прямо в гости к англичанам. Решили спуститься назад, к группе островов Бабуян,
на островок Камигуин, в порт Пио-Квинто, недалеко от Люсона.
Один из этих купцов
оказался католиком и был обложен пошлиною в восемьдесят тысяч испанских пиастров; но
дело кончилось, кажется,
на шести или семи тысячах.
Башкир несколько
дней поили и кормили в господской кухне. Привалов и Бахарев надрывались над работой, разыскивая в заводском архиве материалы по этому
делу. Несколько отрывочных бумаг явилось плодом этих благородных усилий — и только. Впрочем,
на одной из этих бумаг можно было прочитать фамилию межевого чиновника, который производил последнее размежевание.
Оказалось, что этот межевой чиновник был Виктор Николаич Заплатин.
На другой
день вечером он поехал к Туркиным делать предложение. Но это
оказалось неудобным, так как Екатерину Ивановну в ее комнате причесывал парикмахер. Она собиралась в клуб
на танцевальный вечер.
На дело Карамазовых, как
оказалось потом, он смотрел довольно горячо, но лишь в общем смысле.
Все знали тоже, что
дело это получило всероссийскую огласку, но все-таки не представляли себе, что оно до такой уже жгучей, до такой раздражительной степени потрясло всех и каждого, да и не у нас только, а повсеместно, как
оказалось это
на самом суде в этот
день.
Начальство и суд не могли не дать хода
делу, но приостановились и они: хотя представленные вещи и письма и заставили размышлять, но решено было и тут, что если сии документы и
оказались бы верными, то все же окончательное обвинение не могло бы быть произнесено
на основании только сих документов.
Предполагалось, разумеется, что все это должно совершаться свободно и искренно, от всей души, во имя вольного смирения и спасительного назидания, но
на деле, как
оказывалось, происходило иногда и весьма неискренно, а, напротив, выделанно и фальшиво.
— Решительно успокойтесь
на этот счет, Дмитрий Федорович, — тотчас же и с видимою поспешностью ответил прокурор, — мы не имеем пока никаких значительных мотивов хоть в чем-нибудь обеспокоить особу, которою вы так интересуетесь. В дальнейшем ходе
дела, надеюсь,
окажется то же… Напротив, сделаем в этом смысле все, что только можно с нашей стороны. Будьте совершенно спокойны.
Я думал, что
на другой
день, 26 августа, будет непогода. Но опасения мои
оказались напрасными. Наутро небо очистилось, и
день был совершенно ясный.
На реке Санхобе мы опять встретились с начальником охотничьей дружины Чжан Бао и провели вместе целый
день.
Оказалось, что многое из того, что случилось с нами в прошлом году
на Имане, ему было известно. От него я узнал, что зимой он ходил разбирать спорный земельный вопрос между тазами и китайцами, а весной был
на реке Ното, где уничтожил шайку хунхузов.
Я кликнул Дерсу и Сунцая и отправился туда узнать, в чем
дело. Это
оказался железисто-сернисто-водородный теплый ключ. Окружающая его порода красного цвета; накипь белая, известковая; температура воды +27°С. Удэгейцам хорошо известен теплый ключ
на Уленгоу как место, где всегда держатся лоси, но от русских они его тщательно скрывают.
Поговорив немного с туземцами, мы пошли дальше, а Дерсу остался.
На другой
день он догнал нас и сообщил много интересного.
Оказалось, что местные китайцы решили отобрать у горбатого тазы жену с детьми и увезти их
на Иман. Таз решил бежать. Если бы он пошел сухопутьем, китайцы догнали бы его и убили. Чан Лин посоветовал ему сделать лодку и уйти морем.
Я узнал только, что он некогда был кучером у старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал целый год и, должно быть, убедившись
на деле в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги своей госпоже и, в течение нескольких лет примерным поведеньем загладив свое преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил, наконец, ее полную доверенность, попал в приказчики, а по смерти барыни, неизвестно каким образом,
оказался отпущенным
на волю, приписался в мещане, начал снимать у соседей бакши, разбогател и живет теперь припеваючи.
Старик неохотно встал и вышел за мной
на улицу. Кучер мой находился в раздраженном состоянии духа: он собрался было попоить лошадей, но воды в колодце
оказалось чрезвычайно мало, и вкус ее был нехороший, а это, как говорят кучера, первое
дело… Однако при виде старика он осклабился, закивал головой и воскликнул...
Иные помещики вздумали было покупать сами косы
на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той же цене; но мужики
оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А что, малый, коса-то не больно того?» Те же самые проделки происходят и при покупке серпов, с тою только разницей, что тут бабы вмешиваются в
дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их.
На деле же
оказалось, что способностей его чуть-чуть хватало
на сносные портретики.
— Оригинал, оригинал! — подхватил он, с укоризной качая головой… — Зовут меня оригиналом…
На деле-то
оказывается, что нет
на свете человека менее оригинального, чем ваш покорнейший слуга. Я, должно быть, и родился-то в подражание другому… Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!
Привели мне лошадь
на дом.
На другой же
день она
оказалась запаленной и хромой. Вздумал я было ее заложить: пятится моя лошадь назад, а ударишь ее кнутом — заартачится, побрыкает, да и ляжет. Я тотчас отправился к г-ну Чернобаю. Спрашиваю...
На другой
день мы встали рано и рано выступили в дорогу. Фанзы, которые вчера мы видели с перевала,
оказались гольдскими. Местность эта называется Чжумтайза [Чжун-тай-цзы — горный ручей.], что по-китайски означает — Горный ручей. Живущие здесь гольды принадлежали к роду Юкомика, ныне почти совершенно уничтоженному оспенными эпидемиями. Стойбища их были
на Амуре,
на том месте, где теперь стоит Хабаровск.
Оставшаяся часть
дня ушла
на расспросы о пути к Кокшаровке.
Оказалось, что дальше никакой дороги нет и что из всех здешних староверов только один, Паначев, мог провести нас туда целиной через горы.
От бивака сразу начинался крутой подъем. За эти два
дня выпало много снега. Местами он был глубиной до метра.
На гребне мы остановились передохнуть. По барометрическим измерениям высота перевала
оказалась равной 910 м. Мы назвали его перевалом Терпения.
Расстояние от Мулумбе до реки Каимбе не более 6 км, но
на этот переход мы употребили почти целый
день — болото
оказалось зыбучим.
Выручив рублей полтораста, она тоже пустила их в оборот под залоги, действовала гораздо рискованнее мужа, и несколько раз попадалась
на удочку: какой-то плут взял у нее 5 руб. под залог паспорта, — паспорт вышел краденый, и Марье Алексевне пришлось приложить еще рублей 15, чтобы выпутаться из
дела; другой мошенник заложил за 20 рублей золотые часы, — часы
оказались снятыми с убитого, и Марье Алексевне пришлось поплатиться порядком, чтобы выпутаться из
дела.
Сроки службы, установленные «Положением»,
оказались обязательными только
на бумаге, а
на деле заинтересованные стороны толковали их каждая по-своему.
Однажды вздумала она погонять мужа
на корде, но, во-первых, полуразрушенный человек уже в самом начале наказания
оказался неспособным получить свою порцию сполна, а, во-вторых,
на другой
день он исчез.
Гораздо более злостными
оказываются последствия, которые влечет за собой «система». В этом случае детская жизнь подтачивается в самом корне, подтачивается безвозвратно и неисправимо, потому что
на помощь системе являются мастера своего
дела — педагоги, которые служат ей не только за страх, но и за совесть.
На этот раз
дел оказывается достаточно, так как имеются в виду «оказии» и в Москву, и в одну из вотчин.